shoots to kill, but aims to please
вторник, 11 февраля 2014
shoots to kill, but aims to please
понедельник, 27 января 2014
shoots to kill, but aims to please
суббота, 25 января 2014
shoots to kill, but aims to please
Картинка для привлечения блох.
Теперь оголенная суть: мой уровень владения русским языком заметно снизился за последние полгода, потому что читаю я в основном англоязычную литературу и медиа. Кем реанимировать, кого читать? Очевидный вариант — решительный прыжок в соленые воды русской классики, оставим его в стороне пока, разве что вы укажете конкретную книгу.
Для меня сейчас не имеет значения, перевод будет предложен или оригинал, требований только два: богатый язык, хорошо, если живой и ласковый. И завлекающий сюжет без неумелой пустоты.
Теперь оголенная суть: мой уровень владения русским языком заметно снизился за последние полгода, потому что читаю я в основном англоязычную литературу и медиа. Кем реанимировать, кого читать? Очевидный вариант — решительный прыжок в соленые воды русской классики, оставим его в стороне пока, разве что вы укажете конкретную книгу.
Для меня сейчас не имеет значения, перевод будет предложен или оригинал, требований только два: богатый язык, хорошо, если живой и ласковый. И завлекающий сюжет без неумелой пустоты.
воскресенье, 19 января 2014
shoots to kill, but aims to please
17:45 — 18:15
воскресенье, 12 января 2014
shoots to kill, but aims to please
Откровенно жалею, что в детстве план по драме не был выполнен: самое скандальное осталось в девятом классе, когда я писала что-то мутное о смерти, жизни и выборе пути на примитивной латыни и подбрасывала практиканту по истории поверх журналов и тетрадей — обязательно в тот момент, когда сменялись классы. Грамматически там не было ничего выдающегося, поэтому мне казалось, что сузить круг подозреваемых практически невозможно... Пробел этот не дает мне покоя и по сей день — театральная патетика в чужом поведении одновременно выводит меня из себя и манит абсолютно, до смешного беспощадно. К тому же, до сих пор мне кажется малоценным и порой раздражающим внимание со стороны случайных людей, но дайте мне яркий объект для заинтересованности, и я переверну землю. Самые плодотворные периоды в моей жизни — погоня за результатом, который, как мне кажется, впечатлит моё светило. Соревнуюсь в скорости я, в конечном итоге, сама с собой, но стимул, красный флажок, взмах ладони всегда один и тот же. Есть повод вытащить из головы то, что я вижу в любой момент как на витрине.
В редких случаях я плечом задеваю кого-то по пути, и мы потом дружим. Эта дружба самая крепкая.
В редких случаях я плечом задеваю кого-то по пути, и мы потом дружим. Эта дружба самая крепкая.
среда, 11 декабря 2013
суббота, 07 декабря 2013
shoots to kill, but aims to please
Bronica SQ-A
Kodak T-Max
понедельник, 18 ноября 2013
shoots to kill, but aims to please
Настолько многообразны детали, за которыми спотыкается и падает лицом в землю это выхолаживающее ощущение паники, негромкое, даже деликатное. То есть, его появление не похоже на пинком вышибленную дверь и летящие в твою сторону щепки. Оно валится, покашливая, на плечо, как ватный тулуп вокруг тощего тела и обдает шею то ли дыханием пополам с мокротой, то ли сочащейся через кожу горячкой.
Я много знаю про то, как незамысловато человек защищается от травмирующих воспоминаний — половину заталкивает за первую попавшуюся дверь, метафизической то ли задницей, то ли бедром сминает эту рыхлую голгофу из висцеральных болей и сваливает, сваливает, содрав дверную ручку. Вторая половина вдумчиво поливается напалмом и нежно, очень нежно поджигается к хуям. Жженая почва по народным убеждениям лучше плодоносит, в любом случае.
Так вот, я не помню себя в прошлом году, не то что пять или десять лет назад, проследить пути, которыми ко мне добирается эта нежить, и построить на них забор с часовым и собакой пока не получается. При этом речь ведется не о доступных и понятных триггерах вроде больных животных или военной документалистики. Я говорю о какой-нибудь фотографии:
которая сидит передо мной вполне невинно, когда сзади подходит все более громкими шагами это самое и вдруг начинает орать про сырость и сумеречную зону, моральное разложение, загустевшее время и беспричинную безысходность. Я запрокидываю голову и думаю о любви, гармонии и хорошо проветриваемых помещениях. Когда отпускает, ударяюсь в анализ как шуруп в несущую стену, но это же, блять, просто картинка. Интересная даже. С бородой и творческими начинаниями. What gives.
Кроме того, я тоскую по тому, что запоминаю во сне. Вызревает уверенность, что я нелегально шарюсь по параллельным ответвлениям нашей реальности и виновато пытаюсь застрять там на сколько-нибудь значительный срок, потому что — матерь божья. Ничего невероятного, но все настолько родное, что череп сводит. Сладко так, небольно, но тревожно. К примеру, теплые пористые камни, округлые как на моляры из гигантской обветренной челюсти, сбегают под небольшим углом к воде, топорщится полоска небогатой, но уверенной растительности, и за этой тенью вода — жидкий лироконит, выбивающий слезу как пощечина. Двадцать сантиметров воды, и под ней все те же камни, нагретые солнцем до нашего появления, и если сесть на корточки, ветер не так захлебывается, когда лижет колени, плечи, шею под волосами, не так дерет платье в горошек. Я и белое платье в горошек. Ладно. Я перебираю ногами, держась за землю, и спускаюсь через барьер из тонкокостных деревьев за кем-то, но сейчас уже не помню, кто это.
Очень большой. Очень большой переход, и греческий храм, и музей, и мавзолей одновременно — космически высокий и плоский, обстоятельный и исхоженный, пустой, зовущий в себя, громогласный, безлюдный, выросший вдалеке как мираж, я стою на неширокой лестнице, вычерченной под резкими углами из светлого неполированного камня, и смотрю, и это самое красивое, что я помню, может, потому что я не помню ничего за пределами колосса из гранита и того, что в чужом доме где-то позади, за сухим и теплым удавом из улиц живет пожилой человек, которого я люблю тихой нежностью, и его семья в длинных серьгах и сдержанных бриллиантах стискивает зубы до трещин и не смеет меня прогнать. Позже этот человек умирает, и я хожу по его дому, глажу хрусталь, тяжелое дерево и темную зелень помещений, и так тихо люблю его, так светло тоскую по нему, улыбаюсь, и зубами, губами чувствую слезы. Кто-то седой и на большую половину ушедший за ним утешает меня, и я ласково пожимаю его руку, потому что мы вместе любили его тихой, восхищенной нежностью.
Я сижу в светлой аудитории у высокого окна, в столбе света и шелковой пыли, в пудре и кринолине, слепой профессор, белый как лунь, мягко выпроваживает меня из университета, вынимает прямиком из середины экзаменационной недели, вручает мне диплом и просит удалиться, мягко, и я вижу, как он пойдет за мной, как на привязи, когда все мы выльемся из этой большой комнаты на улицу и распадемся на отдельные живые тела. И я поворачиваюсь, раскрывая ладонь, и улыбаюсь, сдуваю облако перламутровой пудры в лицо смеющейся, красивой, круглолицей подруге. И мне так хорошо, мне совсем не грустно.
Я много знаю про то, как незамысловато человек защищается от травмирующих воспоминаний — половину заталкивает за первую попавшуюся дверь, метафизической то ли задницей, то ли бедром сминает эту рыхлую голгофу из висцеральных болей и сваливает, сваливает, содрав дверную ручку. Вторая половина вдумчиво поливается напалмом и нежно, очень нежно поджигается к хуям. Жженая почва по народным убеждениям лучше плодоносит, в любом случае.
Так вот, я не помню себя в прошлом году, не то что пять или десять лет назад, проследить пути, которыми ко мне добирается эта нежить, и построить на них забор с часовым и собакой пока не получается. При этом речь ведется не о доступных и понятных триггерах вроде больных животных или военной документалистики. Я говорю о какой-нибудь фотографии:
которая сидит передо мной вполне невинно, когда сзади подходит все более громкими шагами это самое и вдруг начинает орать про сырость и сумеречную зону, моральное разложение, загустевшее время и беспричинную безысходность. Я запрокидываю голову и думаю о любви, гармонии и хорошо проветриваемых помещениях. Когда отпускает, ударяюсь в анализ как шуруп в несущую стену, но это же, блять, просто картинка. Интересная даже. С бородой и творческими начинаниями. What gives.
Кроме того, я тоскую по тому, что запоминаю во сне. Вызревает уверенность, что я нелегально шарюсь по параллельным ответвлениям нашей реальности и виновато пытаюсь застрять там на сколько-нибудь значительный срок, потому что — матерь божья. Ничего невероятного, но все настолько родное, что череп сводит. Сладко так, небольно, но тревожно. К примеру, теплые пористые камни, округлые как на моляры из гигантской обветренной челюсти, сбегают под небольшим углом к воде, топорщится полоска небогатой, но уверенной растительности, и за этой тенью вода — жидкий лироконит, выбивающий слезу как пощечина. Двадцать сантиметров воды, и под ней все те же камни, нагретые солнцем до нашего появления, и если сесть на корточки, ветер не так захлебывается, когда лижет колени, плечи, шею под волосами, не так дерет платье в горошек. Я и белое платье в горошек. Ладно. Я перебираю ногами, держась за землю, и спускаюсь через барьер из тонкокостных деревьев за кем-то, но сейчас уже не помню, кто это.
Очень большой. Очень большой переход, и греческий храм, и музей, и мавзолей одновременно — космически высокий и плоский, обстоятельный и исхоженный, пустой, зовущий в себя, громогласный, безлюдный, выросший вдалеке как мираж, я стою на неширокой лестнице, вычерченной под резкими углами из светлого неполированного камня, и смотрю, и это самое красивое, что я помню, может, потому что я не помню ничего за пределами колосса из гранита и того, что в чужом доме где-то позади, за сухим и теплым удавом из улиц живет пожилой человек, которого я люблю тихой нежностью, и его семья в длинных серьгах и сдержанных бриллиантах стискивает зубы до трещин и не смеет меня прогнать. Позже этот человек умирает, и я хожу по его дому, глажу хрусталь, тяжелое дерево и темную зелень помещений, и так тихо люблю его, так светло тоскую по нему, улыбаюсь, и зубами, губами чувствую слезы. Кто-то седой и на большую половину ушедший за ним утешает меня, и я ласково пожимаю его руку, потому что мы вместе любили его тихой, восхищенной нежностью.
Я сижу в светлой аудитории у высокого окна, в столбе света и шелковой пыли, в пудре и кринолине, слепой профессор, белый как лунь, мягко выпроваживает меня из университета, вынимает прямиком из середины экзаменационной недели, вручает мне диплом и просит удалиться, мягко, и я вижу, как он пойдет за мной, как на привязи, когда все мы выльемся из этой большой комнаты на улицу и распадемся на отдельные живые тела. И я поворачиваюсь, раскрывая ладонь, и улыбаюсь, сдуваю облако перламутровой пудры в лицо смеющейся, красивой, круглолицей подруге. И мне так хорошо, мне совсем не грустно.
воскресенье, 03 ноября 2013
shoots to kill, but aims to please
С недавних пор одна из любимейших сторон общения, из тех, на которые я регулярно обращаю внимание — двойственность любых оценочных суждений. То есть, абслютно всех. Что я имею в виду: во-первых, каждое высказывание человека в адрес других людей прекрасно раскрывает его как личность. Когда человек говорит о других, он рассказывает о себе. Если присмотреться к тому, какие качества человек выделяет, оценивая окружающих, можно довольно точно определить, что характерно для него самого и что ему несвойственно: часто агрессивно положительную оценку получают комплементарные черты характера, и наоборот.
(Заворачивая немного в сторону: выше я использовала слово "присмотреться", а не, скажем, "вслушаться", что с довольно высокой вероятностью относит меня к визуалам, информация полезная, если собеседнику нужно расположить меня к себе. Еще работает еда в больших количествах).
Во-вторых: жизни моей не хватит на то, чтобы исправить каждое нелестное мнение о том, кто я есть, сколько у меня мозгов и почему я поступаю определенным образом. Совет, который я охотно раздаю направо и налево: если тебя считают идиотом, а ты не идиот, используй свое стратегическое преимущество. От идиотов ждут идиотских поступков, в них не видят конкурента и победителя. Если ты достаточно умен, чтобы притвориться идиотом, сделай это. Если ты действительно идиот, наслаждайся происходящим!
(Если ты притворился идиотом в присутствии большого босса и его семьи, дружок, ты не притворялся, ну и это все).
Еще совет: не пейте, ради бога, столько кофе, сколько пью я, тем более на голодный желудок.
(Заворачивая немного в сторону: выше я использовала слово "присмотреться", а не, скажем, "вслушаться", что с довольно высокой вероятностью относит меня к визуалам, информация полезная, если собеседнику нужно расположить меня к себе. Еще работает еда в больших количествах).
Во-вторых: жизни моей не хватит на то, чтобы исправить каждое нелестное мнение о том, кто я есть, сколько у меня мозгов и почему я поступаю определенным образом. Совет, который я охотно раздаю направо и налево: если тебя считают идиотом, а ты не идиот, используй свое стратегическое преимущество. От идиотов ждут идиотских поступков, в них не видят конкурента и победителя. Если ты достаточно умен, чтобы притвориться идиотом, сделай это. Если ты действительно идиот, наслаждайся происходящим!
(Если ты притворился идиотом в присутствии большого босса и его семьи, дружок, ты не притворялся, ну и это все).
Еще совет: не пейте, ради бога, столько кофе, сколько пью я, тем более на голодный желудок.
воскресенье, 13 октября 2013
shoots to kill, but aims to please
четверг, 10 октября 2013
shoots to kill, but aims to please
четверг, 03 октября 2013
shoots to kill, but aims to please
Физическая сторона жизни все же близка к волшебству.
среда, 18 сентября 2013
shoots to kill, but aims to please
Переживаю кризис веры под музыку, яростно скачала альбом Depeche Mode 1997-го года ради одной песни в lossless формате — привиделось, как любимый голливудский мужчина танцует под нее стриптиз. С пилоном. Жизнь никогда не будет прежней, all that jazz. Дэйв Ган обстоятельно выдает угрозы за обещания, проглотив раскаленный булыжник размером с кулак. Sweet sassy molassy, Dave.
Безобидный вопрос — что вы слушаете на повторе последние несколько дней?
Вопрос, на который я втайне очень хочу получить ответ — какую классическую музыку вынуть из торрентов? Можно отдельный трек, можно сборник, что угодно можно. У музыкального отчаяния вообще очень демократичные требования.
Скачала немного Чайковского, не слушала его со средней школы.
Между делом пришло в голову, что 15-18 лет получились красивой, взлетающей дугой за счет поразительной синхронизации небольшого и абсолютно сумасшедшего кружка по интересам. Полтора светила приносили на ладони музыку, от которой все внутри переворачивалось и сжималось. Ребра вязали шарфик из кишок. Обсасывали до локтей мы эти ладони. Сейчас почти уверена, что превращение сока в вино и розжиг костров движением брови не вызвали бы во мне большего восхищения. К людям, которые приносили мне музыку, я всегда относилась с особенной, трепетной нежностью.
понедельник, 09 сентября 2013
shoots to kill, but aims to please
суббота, 07 сентября 2013
shoots to kill, but aims to please
среда, 28 августа 2013
shoots to kill, but aims to please
Kodak Ektar
суббота, 24 августа 2013
shoots to kill, but aims to please
Kodak T-Max
вторник, 13 августа 2013
shoots to kill, but aims to please
Обсессивно-компульсивное расстройство
(Obsessive-compulsive disorder)
Это Нил Хилборн, вот tumblr с его текстами.
(Obsessive-compulsive disorder)
Это Нил Хилборн, вот tumblr с его текстами.
суббота, 03 августа 2013
shoots to kill, but aims to please
This sentence has five words. Here are five more words. Five-word sentences are fine. But several together become monotonous. Listen to what is happening. The writing is getting boring. The sound of it drones. It’s like a stuck record. The ear demands some variety. Now listen. I vary the sentence length, and I create music. Music. The writing sings. It has a pleasant rhythm, a lilt, a harmony. I use short sentences. And I use sentences of medium length. And sometimes, when I am certain the reader is rested, I will engage him with a sentence of considerable length, a sentence that burns with energy and builds with all the impetus of a crescendo, the roll of the drums, the crash of the cymbals–sounds that say listen to this, it is important.
— Gary Provost
— Gary Provost