В доме есть мюсли и хлопья и совсем нет молока.
Снова тошнит, тошнит от всех и вся, людские недостатки, которые в обычных обстоятельствах нужно старательно выколупывать из каких-то приятных глубин, напоминают инквизиторские костры (болезненно яркие) в не до конца рассосавшемся утреннем полумраке, когда тихо-тихо, только треск сухих веток и агонизирующие тела дергаются с глухим стуком.
Бодро, чуть ли не с задором горит все хорошее, что я испытываю к людям, снова хочется орать, прижав ладони к ушам, собственно, все это очень напоминает картину Мунка: кровавые отсветы, неподвижные размытые фигуры, которые издалека наблюдают, как на переднем плане рздирает рот неровной буквой "о" какой-то психопат, и вот, в общем, я одновременно и этот психопат, и спокойные статичные фигуры позади него.
Очень многое — почти все — кажется неестественным и наигранным, везде подозреваю какой-то заговор, тут и там, по мелочи, как будто люди все делают театрально, с каким-то хромающим умыслом, стремятся произвести впечатление, судорожно мечутся в поисках красивости, это ужасает и выматывает страшно. От этого я очень быстро сама становлюсь неискренней, почти машинально, то ли от страха, то ли от накатывающего ступора, переигрываю, тут же это замечаю и пугаюсь того, что переигрываю, а вдруг кто-то еще это заметил. Быть с людьми как бремя, о, зачем же надо с ними жить... и в том же духе, малодушно, конечно, очень.
Наверное, мне нужно отдохнуть.
Звучит безнадежно, потому что тот отдых, который меня так манит, никакой гармонии не принесет, только глубже увязну в неумении взаимодействовать с людьми без потерь со своей стороны. Да и сколько можно отдыхать, я и так все чаще отказываюсь от приглашений куда-то пойти, кого-то увидеть. Как насмешка звучат путаные, стеснительные фразы о природном обаянии, и на них камнем сверху падает твердое и окончательное «твое лицо просто не способно вызвать жалость, попробуй, убеди меня в том, что ты несчастна, у тебя сейчас такое лицо, будто ты решаешь, задушить меня или еще помучать, ты просто не можешь, и никогда не сможешь вызывать жалость», радоваться надо, а мне страшно, как же мне страшно, господи.