shoots to kill, but aims to please
Сны снятся такие чудные, похожие одновременно на книгу и фильм, очень приятные приглушенные цвета, в картинке нарочитой правильности, характерной для выстроенного кадра, нет, но всё очень красивое, много мелких деталей, которые заполняют пространство в разных плоскостях, делают его объемным, живым, что ли.
Цвета эти. Темный синий, насыщенный, чернила или черника — сумерки, прозрачные, предметы то ли подсвечены луной, то ли светятся сами, очень мягко. На облетевших по осени кустах тяжелые, выспевшие ягоды, темно-красные. На земле иней, его видно очень хорошо, из-за этой четкости, резкости кажется, что он тихо гудит, как провода под напряжением.
Что еще мне нравится — освещение может резко меняться в зависимости от того, что происходит, на доли секунды или же надолго, минуты, часы, во сне со временем сложно. Всё медленно занимается, как горящая бумага, затапливает коричневый с рыжиной свет, сглаживает лица, видны глаза, очертания носа, линия открытого рта, контур зубов, волосы зубцами на лбу — и много кожи, светящейся как лампочка.
Потом снова мягкий матовый синий. Действительно, как ягода, покрытый патиной, если провести пальцем, выступает темное нутро, кожица и под ней сок, сердцевина.
То, как выглядят мелькающие тут и там стайки мальчиков, в головах у которых ничего кроме дряни, скорее похоже на работу костюмера, хотя, может, я просто не помню, когда и где так одевались — эти свитерки с узорами, рубахи, шорты до колена, гольфы, ботинки и, в качестве приятной глазу детали, тяжелые щербатые биты, за которые они держатся крепко, смыкая круг, плечо к плечу, в центре, слегка втянув голову в плечи, стоит мой главный герой, круглый конец его собственной биты подрагивает в толстом слое инея, елозит по земле. Драться он будет неохотно.
Переживаю и от переживаний этих прямо там на улице обретаю какую-то невидимую глазу плоть, кричу пробегающим по параллельной улице детям — здесь бойня сейчас начнется, скорее, за помощью, бегите к кому-нибудь. Убеждаюсь, что от толкущихся растерянно ребят отделяется вытянутый силуэт, бежит в темноту между деревянными оградками и, успокоившись, исчезаю снова.
Сюжет я никогда не могу запомнить, но по ощущениям он всегда полноценный. Опять же, книга или фильм. Помню только отдельные сцены: костер между плотно сплетенными ветками близко посаженных деревьев, искры столбом поднимаются, скользят между веток, ударяются о них и гаснут где-то наверху. То, как я в теле взрослого почти уже дядьки смотрю на свои ноги и ноги рядом идущего парня помладше, краем глаза замечаю выпростанную из-под свитера рубаху, под руками круглые плечи, наощупь такие же, как коленные чашечки, несу какой-то бред про сиротство и легонько встряхиваю того, кто рядом идет, пытаюсь вроде ободрить, сказать "не слушай, всё это чушь и неправда", при этом не затыкаясь ни на секунду, сомнительная попытка в чем-то убедить идущего впереди усатого мужика, который ростом мне по плечо, с темным, в ржавых пятнах лицом и светлыми глазами, похожими на стеклянные пуговицы с плавающими в них зрачками. Как серый белок и черный желток, дрожащее в тарелке разбитое яйцо. Смотрю на его потасканную фуражку, на масляные пятна и рыжую зелень, понимаю, что убедить не получается, начинаю осторожно притормаживать, смотрю всё так же вперед, а боковое зрение фиксирует все повороты и закоулки, в один из них мы сейчас побежим, и парень не успеет набрать воздуха в грудь, будет задыхаться и рвано перебирать ногами в тяжелой обуви. Но бежать будет, молодец, понимает, что ради него стараюсь. Скашиваю глаза, голова у парня опущена, челка на глаза падает зубчиками, а затылок коротко стриженый. Нос конопатый, ни круглый, ни острый, губы сжаты упрямо, брови сведены, профиль очень четкий, недетский. Вдыхаю глубоко и дергаю его в сторону.
Засыпать я не люблю, подсознательно есть страх что-то упустить, "проснулся, а там война", "проснулся, а там развалины и пыль, и трупы, присыпанные пеплом, и радио не работает", но мысль о снах утешает частично.
Цвета эти. Темный синий, насыщенный, чернила или черника — сумерки, прозрачные, предметы то ли подсвечены луной, то ли светятся сами, очень мягко. На облетевших по осени кустах тяжелые, выспевшие ягоды, темно-красные. На земле иней, его видно очень хорошо, из-за этой четкости, резкости кажется, что он тихо гудит, как провода под напряжением.
Что еще мне нравится — освещение может резко меняться в зависимости от того, что происходит, на доли секунды или же надолго, минуты, часы, во сне со временем сложно. Всё медленно занимается, как горящая бумага, затапливает коричневый с рыжиной свет, сглаживает лица, видны глаза, очертания носа, линия открытого рта, контур зубов, волосы зубцами на лбу — и много кожи, светящейся как лампочка.
Потом снова мягкий матовый синий. Действительно, как ягода, покрытый патиной, если провести пальцем, выступает темное нутро, кожица и под ней сок, сердцевина.
То, как выглядят мелькающие тут и там стайки мальчиков, в головах у которых ничего кроме дряни, скорее похоже на работу костюмера, хотя, может, я просто не помню, когда и где так одевались — эти свитерки с узорами, рубахи, шорты до колена, гольфы, ботинки и, в качестве приятной глазу детали, тяжелые щербатые биты, за которые они держатся крепко, смыкая круг, плечо к плечу, в центре, слегка втянув голову в плечи, стоит мой главный герой, круглый конец его собственной биты подрагивает в толстом слое инея, елозит по земле. Драться он будет неохотно.
Переживаю и от переживаний этих прямо там на улице обретаю какую-то невидимую глазу плоть, кричу пробегающим по параллельной улице детям — здесь бойня сейчас начнется, скорее, за помощью, бегите к кому-нибудь. Убеждаюсь, что от толкущихся растерянно ребят отделяется вытянутый силуэт, бежит в темноту между деревянными оградками и, успокоившись, исчезаю снова.
Сюжет я никогда не могу запомнить, но по ощущениям он всегда полноценный. Опять же, книга или фильм. Помню только отдельные сцены: костер между плотно сплетенными ветками близко посаженных деревьев, искры столбом поднимаются, скользят между веток, ударяются о них и гаснут где-то наверху. То, как я в теле взрослого почти уже дядьки смотрю на свои ноги и ноги рядом идущего парня помладше, краем глаза замечаю выпростанную из-под свитера рубаху, под руками круглые плечи, наощупь такие же, как коленные чашечки, несу какой-то бред про сиротство и легонько встряхиваю того, кто рядом идет, пытаюсь вроде ободрить, сказать "не слушай, всё это чушь и неправда", при этом не затыкаясь ни на секунду, сомнительная попытка в чем-то убедить идущего впереди усатого мужика, который ростом мне по плечо, с темным, в ржавых пятнах лицом и светлыми глазами, похожими на стеклянные пуговицы с плавающими в них зрачками. Как серый белок и черный желток, дрожащее в тарелке разбитое яйцо. Смотрю на его потасканную фуражку, на масляные пятна и рыжую зелень, понимаю, что убедить не получается, начинаю осторожно притормаживать, смотрю всё так же вперед, а боковое зрение фиксирует все повороты и закоулки, в один из них мы сейчас побежим, и парень не успеет набрать воздуха в грудь, будет задыхаться и рвано перебирать ногами в тяжелой обуви. Но бежать будет, молодец, понимает, что ради него стараюсь. Скашиваю глаза, голова у парня опущена, челка на глаза падает зубчиками, а затылок коротко стриженый. Нос конопатый, ни круглый, ни острый, губы сжаты упрямо, брови сведены, профиль очень четкий, недетский. Вдыхаю глубоко и дергаю его в сторону.
Засыпать я не люблю, подсознательно есть страх что-то упустить, "проснулся, а там война", "проснулся, а там развалины и пыль, и трупы, присыпанные пеплом, и радио не работает", но мысль о снах утешает частично.