shoots to kill, but aims to please
Снимаю шляпу, мнусь, пустой чугунок на слабой шее
виснет, кручусь на месте, гну вопросительно спину,
поднимаю глаза, а ты — сгинула,
восклицательным знаком прошла мимо. Сумерки, темнеет,
тебя видно в толпе, ты тихонько светишься, милая,
если бы только я, жалкое насекомое, мог липнуть
грязным, продрогшим телом к ногам твоим, всеми силами
я стремился бы такою именно смертью погибнуть,
но этого не дано, проводил всех, живу, маюсь.
Бегу, облитый матом извозчика,
наперерез твоим звонким шагам, надо мной смыкается
небо, под твоими губами горит щека.
В одной из прошлых жизней я была унылым поэтом в прогорклой шинельке, который остервенело строчил стихотворения о несчастной любви, кашляя на дешевую коптящую свечку, переживал смерть Блока как свою, раздобыл где-то чашку, из которой пила Ахматова, и хранил ее вместе с картонной иконкой в красном углу (в том же углу жил). Поэтический дар, похоже, подцепил как чужую бациллу, так что не дай бог мне быть некрасивым!
виснет, кручусь на месте, гну вопросительно спину,
поднимаю глаза, а ты — сгинула,
восклицательным знаком прошла мимо. Сумерки, темнеет,
тебя видно в толпе, ты тихонько светишься, милая,
если бы только я, жалкое насекомое, мог липнуть
грязным, продрогшим телом к ногам твоим, всеми силами
я стремился бы такою именно смертью погибнуть,
но этого не дано, проводил всех, живу, маюсь.
Бегу, облитый матом извозчика,
наперерез твоим звонким шагам, надо мной смыкается
небо, под твоими губами горит щека.
В одной из прошлых жизней я была унылым поэтом в прогорклой шинельке, который остервенело строчил стихотворения о несчастной любви, кашляя на дешевую коптящую свечку, переживал смерть Блока как свою, раздобыл где-то чашку, из которой пила Ахматова, и хранил ее вместе с картонной иконкой в красном углу (в том же углу жил). Поэтический дар, похоже, подцепил как чужую бациллу, так что не дай бог мне быть некрасивым!