shoots to kill, but aims to please
И ведь сейчас будет как с тем же Джексоном - волна нездорового, лихорадочного внимания, как будто после смерти автора произведение может измениться в лучшую сторону.
Почему все прижизненные достижения, даже самые невероятные, меркнут по силе воздействия перед смертью?
Я за собой замечаю это желание пойти в книжный и скупить все изданные произведения, перечитать, переосмыслить. А что переосмысливать? Что изменилось? Автор умер, но в написанном ни буквы, ни запятой не сдвинулось с места.
С "этой стороны" теперь на все смотришь по-другому, мерещится, что Павич, мудрый дядька, при жизни уже знал что-то такое, хочется найти это самое в тексте, зацепиться, понять. А он ничего и не знал, жил, как все остальные, просто по-другому смотрел и по-другому думал.
Не знаю, страшно это все. Это какой-то безразмерный страх, стоит ему появиться, и его едва вмещает бесконечная вселенная над головой: кого-то переживем мы, кто-то переживет нас. И ничего страшного, все живут, чему-то радуются. А как иначе-то.
Почему все прижизненные достижения, даже самые невероятные, меркнут по силе воздействия перед смертью?
Я за собой замечаю это желание пойти в книжный и скупить все изданные произведения, перечитать, переосмыслить. А что переосмысливать? Что изменилось? Автор умер, но в написанном ни буквы, ни запятой не сдвинулось с места.
С "этой стороны" теперь на все смотришь по-другому, мерещится, что Павич, мудрый дядька, при жизни уже знал что-то такое, хочется найти это самое в тексте, зацепиться, понять. А он ничего и не знал, жил, как все остальные, просто по-другому смотрел и по-другому думал.
Не знаю, страшно это все. Это какой-то безразмерный страх, стоит ему появиться, и его едва вмещает бесконечная вселенная над головой: кого-то переживем мы, кто-то переживет нас. И ничего страшного, все живут, чему-то радуются. А как иначе-то.