Мать говорит Христу: -Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой? Как я ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть, мёртв или жив? -
Он говорит в ответ: - Мёртвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой. 1971
Придет смерть, и у нее будут твои глаза, рот-росчерк, руки те же, жесты, черты лица, мимика, манера встать посреди комнаты как на манеже. Поставит себя у стула под лампой, посмотрит кругом, и стены как будто сдвинутся — такое рядом с тобой случается, не знаешь, то ли за дверь, то ли на шею кинуться.
Вероятно, смерть ничего не скажет, может, плечо сожмет — без участия, в качестве побуждения. Контакт, лишенный телесного (личного) начисто. И я встану навстречу, потому что любое расстояние между нами неприемлемо. Между мной и руками, ртом, напряженным телом, чужим лицом и твоими глазами.
Verrà la morte ed avrà i tuoi occhi. C. Pavese
Придет смерть, у нее будут твои глаза, рот-росчерк, руки те же, жесты, черты лица, мимика, манера встать посреди комнаты как на манеже. Поставит себя у стула под лампой, посмотрит кругом, и стены как будто сдвинутся — такое рядом с тобой случается, не знаешь, то ли за дверь, то ли на шею кинуться.
Смерть ничего не скажет, сожмет плечо — без участия, в качестве побуждения. Контакт, лишенный телесного (личного) начисто. И я встану навстречу, ведь расстояние между нами неприемлемо. Между мной и руками, ртом, напряженным телом, чужим лицом и твоими глазами.
Как быстро вы начинаете доверять людям? Как понимаете, что — всё, доверяю? Я поняла, например, что для меня принципиально встречное доверие, а еще я могу рассказать человеку ворох всякой подкожной дряни про себя, приятной и неприятной, и чего, казалось бы, еще. Но вдруг выясняется, что это не о доверии совсем. Есть, к тому же, люди, доверие к которым необъяснимо, мы не так много разговариваем и видели друг друга едва-едва не на платформе между расходящимися поездами, и где же то усилие, с которым доверяешься "выбранным людям".
Я что-то удалила почти всех товарищей из ленты в твиттере, и теперь мне грустно там появляться. Знакомые — твиттер? Мне ваш. Фолловить. Пещеры, мамонты!
@музыка:
Panic! At The Disco - Hurricane (this. this song)
— Taschen tattoo books — Balenciaga Memoirs by Marie-Andrée Jouve — On Street/ Images of Women/ Ten Women by Peter Lindbergh — Performance/ In the American West/ Portraits/ Woman in the Mirror by Richard Avedon
— Return to Tiffany heart tag toggle bracelet
— Starbucks Create-Your-Own Collage Tumbler, 16 fl oz — Starbucks Classic Mug, 12 fl oz
О господи, как я люблю поджигать. Что-нибудь ограниченное, никаких пожаров, контролируемый ущерб в заранее просчитанном пространственном сегменте. Спички (по одной), книга, небольшой костер, стог сена, забранный в кольцо из перекопанной земли. Что-нибудь сложное. Нет, в эту сторону лучше даже не смотреть, отворачиваемся, проходим мимо. Старая металлическая канистра, старая мебель. Старый сарай на болоте? Какой сарай. Этот ревущий зев и сосущий жар не так уж и манит. Первое правило клуба анонимных поджигателей — не думать о поджигании. Второе правило... сменить название. Две белые футболки, плотное одеяло, украсть огнетушитель в больничном холле, run like fuck. Огонь такой красивый, он пахнет, потрескивает, поглощает с иканием и хрипами, как ненасытная хтоническая тварь. Надо сказать, у Голода, третьего всадника Апокалипсиса, черный конь и страсть к болтовне, аналогия хрома и крива, но мне нравится. Some men just want to watch the world burn, говорю я и включаю духовку. How is this my life.
Я в персональном аду, где нет, совсем нет людей, приветствующих старый-добрый физический контакт. Стоило моему personal bubble более или менее точно обрисовать кожный покров, как подступили визуалы, дискреты, социопаты — и скрылись в клубах пыли кинестетики. Высокоразвитое сознание настаивает на уважении к чужим границам, руки с храпящим "ha ha ha NO" следуют принципу "как потерять друзей и заставить всех тебя ненавидеть". Я в ужасе, все в ужасе, паника, черти на козлах скачут по периметру. Конечно, я не допускаю мысли о том, что могу быть неприятна людям физически, потому что это хартбрейк на семерку по шкале от одного до десяти. Don't open that door, как говорит С. Кроме того, еще год назад я лавировала между чужими ладонями как проклятый ниндзя, понимание клубится во внутренних помещениях как несвежая пыль. Трогать людей иногда невежливо, даже в букваре про это было. Вроде. В чем дело, спрашиваю я у внутреннего Голлума "я", в прошлом мы обходились задушевными беседами. Моя прелессть, отвечает внутренний голос, без тактильного подтверждения мы теряем связь с реальностью, голм голм. Это нормально, басит взращенный на учебной литературе квазифрейд и набирает воздуха в грудь. Needy and pathetic, отрезает мозг. Дарьандревна, шевелится нечто слабоидентифицируемое. Мужик тебе нужен, говорит внутренняя женщина (ей неважно, о чем речь). Я ухожу! — горланю я и покидаю здание, чтобы обнаружить за дверью арки из песчаных червей и с воплем ввалиться обратно.
Бложе обретает неповторимый стиль: social awkwardness и картинки, картинки и внутричерепные диалоги. По крайней мере, я обдумываю спорные моменты, а не прячусь от них в кладовой, сжимая веник. Me and i, we're awesome.