И как в Бродском уживается эта щемящая любовь, замешанная как будто на единокровии и обожествлении одновременно, с отточенным и высеченным построением, я не знаю. Поэтизируя безбожно, может быть лихорадочное море, корабль и у штурвала капитан, не может быть единства в доске, соленой юшке и болящей мышце, разве что некий общий стих на фоне обреченности, но вроде бы это единство и есть — ключ. И дверной замок со шторкой. Говорю же, не может быть такого единства в теории. На практике подобная дуальность или более сложная форма дробления то ли разворачивает примятое четвертое измерение, то ли Бог его знает.
О чем я.
Так это и стыдно, самонадеянно в нечетком смысле, и неудобно, и сколько еще таких, но мне кажется, что Бродского — знаю, видела, помню, какие-то мелочи, детали, смешные, может, он и не поддергивал так штанину никогда, наверняка, а я вижу. Как колено замком из пальцев обхватывал и смотрел в сторону, в окно, на голяком гуляющую ветку. Небо серое, ветка месит его до однородности, неделимости — безоблачности. Рядом говорят что-то, говорят...